Автор: Лебедев Ю. В.

В 70-х годах XIX века, когда Россия переживала трудные годы перехода на стезю буржуазного развития, чуткие русские писатели поняли, что звериным, зоологическим законам, на которые опирается этот новый общественный порядок, для успешного, не катастрофического его существования нужна, насущно необходима надёжная система духовных противовесов. Как птице для полёта необходимы два крыла, так и буржуазному обществу необходимо сильное духовное противостояние. Перед русскими писателями встал тогда тревожный вопрос: почему после Великой реформы, освободившей крестьянина, в народной жизни стали утверждаться не общинные, а буржуазные отношения, причём, в самой варварской, самой дикой их форме?

«Мы охотно верим, — говорит Гл. Успенский в очерке “Деревенская неурядица”, — в дурное влияние на деревню массы пришлых элементов, но никаким образом не можем ими объяснить деревенского кулачества ... Беда именно в том и состоит, что кулачество — явление не наносное, а внутреннее, что это не пятно, которое можно стереть, а язва, органический недуг…»

Почему же ум и талант народа пошли «таким недобрым, неприветливым и разорительным для самого народа путем»? – Вот главный вопрос, волновавший писателей-народников.
Один из них, Николай Златовратский, совершает в своём романе «Устои» не замеченное его критиками и литературоведами открытие. Теоретики народнического движения были позитивистами. Они видели источник социалистических инстинктов крестьянских характеров в экономической организации деревенской жизни. Духовное начало они ставили в прямую зависимость от материального. А потому «устои» народной жизни для них исчерпывались общинной организацией труда.
Златовратский же видел эти «устои» в другом. Экономическая организация общинной жизни находится у него в прямой зависимости от духовных основ, её питающих. Кризис духовных устоев неотвратимо ведёт за собою распад традиционных устоев «мирских». Община экономическая держится общиной духовной, питается ею.
Напор буржуазных начал в жизни русской деревни Златовратский связывает с религиозным кризисом, который охватывает не только высшее сословие общества, но и пореформенную крестьянскую Русь. В романе есть символический образ, на который не обращали внимание исследователи «Устоев». Это образ часовни, у которой в старые времена мужики собирались для решения мирских дел. «Далёкою стариной веет от этой покосившейся часовенки... А если посмотреть с этого пункта кругом, то невольно является мысль, что эти руины имеют многознаменательный смысл… Стоя на этой вершине, близ дряхлой часовни, в виду открывшейся перспективы деревень и полей, невольно чувствуешь, как что-то далекое, эпически величавое охватывает душу. А если вместе стоит здесь дряхлый старожил, то он двумя-тремя штрихами вызовет в воображении целую картину: кажется, что вот от всех этих деревень, как по радиусам к центру, тянутся к этой часовне мужицкие фигуры; толпа нарастает всё больше и больше; становится шумнее и говорливее, когда начинается выбор «мерщиков»; наконец, приступает эта толпа пахарей к дележу и равнению общего достояния; перед вынутием жеребьев толпа обнажает головы и, в виду этой часовни, призывает Бога в свидетели правоты предстоящего дела; вся она падает на колена в подкрепление своей веры в прочность и ненарушимость совершающегося акта... А в это время вся вершина холма горит в золотистых лучах заходящего солнца...
Но старый “дух мира”, призывавший сюда толпы пахарей, давно отлетел из дряхлого остова часовни, и целые десятилетия она одиноко и равнодушно смотрит на давно забывшие её поколения...»
Носителем забытой общинниками христианской правды является в романе старый приятель и соперник «хозяйственного мужика» Пимана Мин Афанасьевич. Если Пиман своей практической хваткой напоминает тургеневского Хоря, то Мин, человек широкой души и верующего сердца, – сродни тургеневскому Калинычу. В единстве двух этих героев Тургенев видел залог прочности и гармонии крестьянской жизни. Теперь это единство распалось.
Златовратский считает, что крестьяне типа Мина Афанасьевича вносили в народную жизнь христианский идеал, смягчая в ней тёмные эгоистические инстинкты. Погружаясь в море сурового труда, они давали крестьянину поэзию и веру. Они, говорит Златовратский, «в трудовой сельскохозяйственной общине создавали общину духовную, умеряли действие сурового закона борьбы за существование» . Но когда «община духовная» потеряла власть над душою крестьянина, развалилась и община «мирская».
О православных устоях, питавших мирскую общину, убедительно говорил в своё время святитель Тихон Задонский. Он показал далёкую от протестантской и находящуюся ныне в полном небрежении трудовую этику Православия, особое отношение православного христианина к материальным благам, особое понятие о собственности. «Хищники и грабители подобны человеку, черпающему решетом воду <…> Похищай и хватай, человече, как хочешь и что хочешь, однако всё из рук твоих вытечет» . Протестантское представление о «священном и неприкосновенном праве собственности», которое пытаются навязать нам современные либералы, диаметрально противоположно Православному. В споре с таким представлением Тихон Задонский говорит: «Все богачи — приставники и приказчики Божии, а не хозяева. Бог один хозяин и господин всякого добра и богатства, и кому хочет, даёт его и даёт на общую пользу.
Употребляй богатство не на прихоти мирския и плотския, не на богатые трапезы, домы, кареты, сосуды, одеяния <…> но со страхом и смирением, яко не своё, но Божие добро, умеренно и воздержно, на нужды, а не на плотоугодие; помни, что за расход его ответ Богу отдати имееши: расходчик еси, а не хозяин, строитель, а не господин. Един бо Господь есть Господь имений наших, как и всего мира: пред Тем следует нам явитися и ответ за все отдать.
Истяжет и тебе Господь о данном тебе от Него богатстве. Готови убо Ему ответ. Не спросит Он у тебе: имел ли ты богатое и красное платье, богатые домы, кони, кареты и прочая, часто ли принимал гостей, и прочая? Нет, ничего то не видно в Писании Святом. Но что, чего Он у тебе спросит? Спросит: питал ли ты Его добром, тебе данным, алчных? одевал ли нагих? делал ли домы, неимущим где главы подклонить? <…> Дается бо нам богатство не ради нас единых, но и ради ближних наших, которые того требуют. Видишь, как неправедно делают люди, когда тое добро, которое дано на общую пользу, на свои прихоти расточают, и так воле Божией противятся» .
Поэтизируя власть земли в одноимённом цикле, Глеб Успенский вслед за святителем Тихоном Задонским даёт понять читателю, что этой властью душа крестьянина не должна исчерпываться. Власть «земли» без власти «неба» открывает перед народом два пути – или путь в дебри зоологического индивидуализма или путь в пустыни безропотной покорности. Власть земли формирует в народных характерах два типа: на одном полюсе – безропотный, терпеливый Платон Каратаев, на другом – бессердечный, властолюбивый хищник-мироед. И когда над крестьянином безраздельно царит «земля», между этими типами неизбежно возникает непримиримая вражда. Тогда весь организм крестьянской общинной жизни расстраивается, порождая расслоение между богатыми и бедными, а вслед за этим расслоением – взаимную ненависть между ними.
Но в старой деревенской общине, говорит Успенский, существовал третий тип – тип «народного интеллигента». Это был «тип Божия угодника». В чём заключалось его своеобразие? В том, что это был «не тот угодник, который, угождая Богу, заберётся в дебрь или взлезет на столб и стоит на нём тридцать лет. Нет, наш народный угодник» – “мирской работник”» . Успенский считает, что «народная легенда о Николае и Касьяне как нельзя лучше рисует этот тип народного интеллигентного человека. Касьяну, как известно, праздник бывает только в четыре года раз (в високос), а Николаю — множество раз в один год. Отчего так? Оттого, разрешает этот вопрос легенда, что когда Николай и Касьян пришли давать Богу отчёт, после того как они были на земле между людьми, то Николай оказался весь испачкан грязью и в изорванном платье, а Касьян пришёл франтом. Вот Бог и решил, что Николай всё время работал, толкался в народе, хлопотал, а Касьян только разговаривал, за это и положил праздновать Касьяну в четыре года раз, а Николаю в год чуть не двадцать раз. Вот такой-то тип и есть тип народной интеллигенции, и дела такого угодного Богу и народу человека как нельзя лучше подходили к общим условиям земледельческого быта…» (V, 126).
«Эта интеллигенция “угодников Божиих” старалась «развить эгоистическое сердце человека в сердце всескорбящее...» Воспитанием народной интеллигенции занималась церковь. Целью их воспитания вдохновлялась и старая народная школа. В этой школе учили «строгости» к самому себе и к ближним вопреки той «правде дремучего леса», в которой человек вынужден был жить. «Эта школа учила необходимости в житейских отношениях нести убы­ток – подавать нищим, убогим, жертвовать на храм». Такую школу «народ почитал за серьёзную, гораздо более серьёзную, чем теперешняя, где можно узнать массу чисто практически полезных сведений, но которая не учит праведной жизни. В старой школе «всякий знал, что из рыданий псалмопевца “не сошьёшь шубы”». Тем не менее псалмы «долбили, и плакали, и наказывали за неуменье выдолбить, потому что видели нравственную необходимость глядеть на себя и на окружающих не с одной только точки зрения дремучего леса».
«Вот эту-то божескую правду народ и считал важною в старинной псалтырной и часословной школе. Теперь же этой высшей точки зрения на окружающее в современной школе нет. Нет той науки о высшей правде, которая бы дала теперь человеку возможность сказать себе, что справедливо и что нет, что можно и что нельзя, что ведёт к гибели и что спасает от неё» (V, 172).
К числу народных учителей Успенский относит и русских православных праведников. Он показывает, что ещё столетие тому назад св. Тихон Задонский мог с церковной кафедры публично, при всём народе, говорить такие слова: «Явное хищение есть то, когда кто чужую вещь насильно отнимает, как то делают: 1) Разбойники, кои насильно другого грабят. 2) Властелины, которые у своих подчинённых, а сильные у немощных отнимают нагло имение, дом, землю и проч. или принуждают их продать себе то, что они продать не хотят, или продать малою ценою… 3) Сему хищению подвержены продавцы, которые в крайней другого нужде, например во время голода, хлеб не продают, разве за несносную цену. Сюда подлежат и те, кои, видя другого нужду, взаём не дают денег, или хлеба, или чего другого, разве требуя неправедной лихвы и росту».
Успенский удивляется, что «сто лет тому назад можно было публично, с кафедры большого губернского города, прямо, открыто и безбоязненно говорить о правде человеческих отношений. Подите-ка пикните теперь об этой правде не только в губернском городе, с кафедры собора, а в деревне — посмотрите, чем отплатят проповеднику за эту смелость волостные старшины…» (V, 161)
«Как же обстоят дела теперь? – подводит итог своим наблюдениям Успенский. – Теперь мы видим только две фигуры – Платона и хищника. Третьей фигуры – человека, который бы мог заикнуться о той правде, которую Бог видит и которую говорит устами людей, – нет и в помине. Напротив, всё на стороне хищника. На стороне его земельное расстройство масс, расстройство это гонит их к хищнику внутренне обессиленными, сознающими своё ничтожество гораздо сильнее, чем сознавал его Платон Каратаев» (V, 203).
Понимаем ли это мы? Ведь без надёжного крыла высокой духовности, которую призвана воспитывать на современном этапе нашего развития народная школа, Россия, как птица, у которой на полном лету перебили крыло, обречена удариться о грешную землю и разбиться… К сожалению, наша либеральная власть этого не понимает. Только таким непониманием можно объяснить резкое сокращение учебных часов на преподавание литературы и других гуманитарных дисциплин в современной школе. С этим же непониманием связано упорное нежелание современных чиновников от образования допустить в школу изучение основ Православной культуры.

Цит. по: Скабичевский А. М. История новейшей русской литературы. СПб., 1891. – С. 276.

Златовратский Н. Н. Устои. История одной деревни. М., 1951. – С. 454–455.

Там же. – С. 293.

Схиархимандрит Иоанн (Маслов). Симфония по творениям святителя Тихона Задонского. М., 1996. – С. 180.

Т а м ж е. – С. 16. Курсив мой. – Ю. Л.

Успенский Г. И. Собр. соч.: В 9 т. – Т. 5. М., 1956. – С. 126. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте с указанием тома и страницы